пост-рейхенбах в котором выживает джим, а не шерлок

[weak-species]

название: the Final Problem
персонажи: Джим, Молли
джен, рефлексия, щепотка нерейтингового насилия

У него мертвенно-бледное лицо и эта фраза подходит как нельзя кстати — час назад он умирал на крыше городской больницы. Его губы плотно сжаты, его лицо неподвижно, его глаза оглушают, сжигают ее, выкорчевывают душу и не отпускают. Где-то там, в самой их глубине и в другой жизни, смущенно улыбается милый компьютерщик, поивший Молли кофе и своим вниманием, сжимавший ее ладони, а затем сжавший ее сердце и переломивший все, неисправимо. Но она его не видит, ее начинает мелко трясти.
Спасибо, ты сэкономила мое время до трех свиданий. Спасибо, теперь я всегда буду просыпаться со вскриком. Спасибо, что не задаешь лишних вопросов, девочка. Спасибо, спасибо, спасибо, спасибо, спасибо. Тысячи их. И он пришел отдать последнее.
Он сидит на ее диване, он молчит ее и пугает ее этим куда больше, чем если бы она увидела происходящее час назад своими глазами. Она так думает. Рукав ее блузки цепляется за дверной косяк, когда она оседает на пол. Это больно, это горько, но в первую очередь — это не справедливо. Ты мог умереть вместе с ним, ты мог умееть вместо него, ты мог наслаждаться своей победой, ты мог спрятаться где угодно, но из всех своих возможностей, ты выбрал оказаться здесь. Молли действительно страшно, но не за себя. Ей страшно, что она не может разорвать зрительный контакт, хотя его глаза пугают больше всего — опять не то. Осознание проходит волной по всему телу, к горлу рвотным позывом подкатывает жалость и она прикрывает рот рукой. Осознание обрушивается на ее вздрагивающие плечи и все сильней засасывает в воронку его отчаяния, восторга, боли, одержимости, торжества, жажды, потери и того, чего она предпочла бы лучше никогда-никогда-никогда не узнать. Она вздруг осознает, что понимает, почему он до сих пор не сказал ей ни слова. Последний рубеж был пройден и все, что сдерживало эту пружину человеческих страстей исчезло и она медленно разжимается прямо у нее на глазах. Она понимает, что он не шевелися потому, что все усилия уходят на то, чтобы контролировать себя и нужно совсем немного, чтобы сорваться и уже не остановится.
"Ты сумасшедий!"
"Только сейчас догада-ался?"
Мир сжимается до размеров комнаты, до впившихся в диван пальцев, до всего одного ее резкого выдоха — и он откидывает назад голову, первые смешки выкатываются из горла легко, становятся громче, надрывнее; он смеется так, как-будто не смеялся ни разу в жизни, смеется, когда вставая, отшвыривает разделяющих их журнальный столик в сторону, смеется, с болезненно искаженным лицом, когда одним движением поднимает ее на ноги и с неожиданной силой впивается пальцами в подбородок, смеется, замахиваясь по ее побледневшему лицу и плачет, когда она неожиданно обнимает его.
Она ненавидит его слишком за многое и себя — за то, что несмотря на то, что должна только ненавидеть, не может не сочувствовать каким-то особо извращенным образом. У них одна утрата — ему не к чему стремиться, у нее руки в синяках, он чертов психопат, и она даже не знает, доживет ли до утра. Она никогда не видела, как он себя не контролирует. Когда его кто-то видел, он был веселым. Но она "не в счет" и он сейчас был здесь и она была здесь для него. Она сидит с ним всю ночь, и ей так необходимо почувствовать, что он ей отвратителен, но она опустошена, в ней не осталось ничего, только притупленный страх и непонятно откуда взявшиеся слезы.